Черные буквы на белом фоне

Это была многоголосая питерская осень, хотя пришла она тихо, незаметно затянула серым небо, покапала дождем и оставила на тротуаре спокойные, недвижимые лужи.
Маленькая пятилетняя девочка с сухой веткой в руках прыгала по песку и мелким камушкам парковой дорожки, волочила за собой по земле ветку и тихонько сопела.
Плановский привстал с белой крашеной скамейки, отложив в сторону газету бесплатных объявлений, которую деловито изучал минуту назад, создавая вид праздно гуляющего. Газету потрепал ветер, обрадовавшийся первым падающим листьям в этом году, она рассыпалась на листы и плавно соскользнула на газон.
- Девочка, какие интересные у тебя туфли!
Девочка смущенно остановилась, продолжая скрести веткой по песку. Он тихонько оглянулся и продолжал:
- Интересно, а если прыгать в них по асфальту, они будут так же громко стучать каблучками? Дай сюда.
Он забрал у нее ветку и сам пару раз провел по земле.
- Слушай, а можешь сделать вот так?
Он провел подошвой ботинка по песку взад-вперед и опять взад-вперед.
- Ну, могу, - по-детски беззаботно крикнула девочка. Она засеменила ножками по дорожке, загребая носками туфлей песок и пиная камушки: а еще я могу вот так! – схватив себя сзади за ногу, она начала прыгать на одной ножке, вертясь вокруг своей оси: И вот так, и вот так!
- Нет, знаешь что, пошли, ты попрыгаешь по асфальту. Мне все же надо знать, как это будет на асфальте. Здесь недалеко.
Уйти далеко они и не успели. Запыхавшись от быстрого бега, к ним подлетела женщина в светлом плаще. Она схватила девочку за руку.
- Куда вы ее ведете?
- Я просто так. Пожалуй, пойду.
Быстрым шагом, не оборачиваясь, он заспешил к выходу из сада. Оправдываться было глупо.

На Невском, в толпе, он почувствовал себя спокойнее. Здесь никто не обращал внимания на других, а приходилось быть осторожным.
На встречу ему попался мужик с морщинистым лицом. Он громко кашлянул, как будто бы гаркнул, на ходу вытащил из кармана тряпку, судя по рисунку в цветочек и неровным осыпающимся краям являвшуюся когда-то частью простыни, и громко высморкался. При этом он толкнул склочного вида тетку, которая процедила сквозь зубы «пьянь поганая» и прижала к груди хозяйственную сумку.
Плановский прикрыл рот ладонью и тоже кашлянул несколько раз на разные лады. Он повторил совсем тихо: «Пьянь поганая. Поганая, поганая пьянь. Пьянь, пьянь, поганая, поганая пьянь»

И снова переход. Это замечательное место, прозванное Труба, переход около Гостиного двора, было особенно любопытно Плановскому. Проходя мимо ларьков с музыкальными дисками он задержался на минутку. Спросил:
- Моби есть?
- «Восемнадцать».
- А Курехин есть?
- Нет.
- А что-нибудь подобное есть?
- Ой, вы знаете…
- Скоро будет.

В переходе, как он и ожидал, пели три бабушки. Он прислонился к холодной колонне, достал из кармана записную книжечку и уставился в нее. Это было особенно эффектно, для придания пущего сходства с реальностью Плановский научился машинально шевелить губами. Ему казалось, это дополняет образ случайно остановившегося человека, запамятовавшего название улицы или станцию метро.
Бабушки жалобно тянули на три голоса скулящую народную песню. «С бабками намаешься»,- буркнул себе под нос Плановский и решительно двинулся по направлению к певицам.
- Скажите, а вы знаете что-нибудь совсем необычное? Какую-нибудь малоизвестную народную песню?
Бабки молчали как партизанки. Потом одна покосилась на соседку и спросила:
- Ты знаешь, Зин?
- Про ведмедя знаю. Спеть нешта?
Все три уставились на Плановского. Он достал что-то из кармана и кивнул. Бабки покосились на его руки, а потом грянули:

У ведмедя во избушке
Есть шелковые подушки,
На подушках тех ведмедь
Будет зиму всю храпеть!

«…будет девушек иметь»,- сказал Плановский: «А в этом что-то есть»
- Я вам позвоню. Дайте свой телефон.
Старушки опять замолчали как партизанки. Потом одна из них покосилась на соседку и сказала:
- Дать что ли, Зин?
- Ой, Клава, - выдохнула та и поджала губы.
Плановский сурово посмотрел на них и произнес:
- Долго думаете гражданки. Я вас не на свидание приглашаю. Я хочу предложить вам..
Закончить фразу не удалось. Кто-то из проходящих мимо крикнул:
- Плановский! Ты что ли?
Плановский уткнулся взглядом в землю и, втянув голову в плечи, растворился в толпе.
- Ты что-нибудь поняла, Зин? – покосилась на соседку одна из старушек.
- А ты видела, что у него в руках? Шо это было?
- Террорист это. А в руках бомба,- мрачно выдала третья: лучше бы денег дал.

Пройдя через темноватую арку Плановский вышел во двор. Огляделся и, заметив на стене дома пустое, свободное от надписей место, вытащил баллончик с краской. Еще раз оглядевшись, не идет ли кто по двору, он написал на стене: «Плановский! Я тебя люблю!!! Лена». Быстро спрятав баллончик, он уткнулся взглядом в землю и пошел к двери парадной. Вдруг он остановился, развернулся и приписал на стене в скобках: «(твоя вечная поклонница)».
Потом Плановский увидел девочку. Она сидела на дереве.
В общем, он не удивился. Ему пришло в голову, что неплохая бы получилась картинка – девочка на дереве. Или это уже где-то было? Нечто авангардное, эпатажное, яркое… Можно было бы нарядить ее в платье с красным передом, она бы была похожа на снегиря. А если в желто-синее, то на синицу.
Девочка привязывала к веткам кормушки для птиц. Их было много, они были традиционно сделаны из пакетов из-под молока. На ветках уже болталось штук пять. Повесив последнюю, девочка достала из кармана пакет с зернами и рассыпала по кормушкам. Потом она села на ветку, свесив ноги и держась за ствол, и засвистела по-птичьи!
Что это был за свист, до Плановского сначала не дошло. Он машинально сделал два шага вперед и засунул руку в карман. Потом он увидел в руках у девочки глиняную свистульку, которая имитировала звуки птиц.
- Слушай! – закричал он, - а ты можешь так же, только без свистульки?
Девочка не ожидала его крик. Она моментально вся собралась, встала в полный рост, посмотрела недолго на Плановского сверху вниз, а потом ловко перебралась с веток дерева на крышу близстоящего сарая.
- Не уходи! Девочка! Вернись сейчас же!
Она еще несколько секунд смотрела на Плановского с сарая, потом простучала ногами по его жестяной крыше, перебралась на соседнюю, перелезла через бортик и скрылась где-то по ту сторону. Затерялась среди крыш.
- Вот черт, а! Вот дура, а! Это же была гениальная идея!
Он подбежал к дереву и затряс его, повторяя: «Кормушек тут понавесила! Ну, я тебя поймаю!». Кормушки болтались, крепко привязанные за свои ниточки. На голову Плановскому упало несколько зернышек.
Потом из дома, хлопнув дверью, выползла бодренькая старушка в коричневых колготках, полосатом демисезонном пальто и с зеленой косынкой на голове. Кошка, что-то нюхавшая у помойки присела, зашипела и стремглав унеслась в подвал. Старушка посмотрела на Плановского, тот сделал вид, что что-то ищет под деревом, и так же с опущенной головой проскользнул мимо нее в свой подъезд. Старушка несла в руках пустую непрозрачную авоську.

Муза не побежала домой и не спряталась на чердаке. Она скрылась за трубой и, выглядывая из-за нее, смотрела, как Плановский трясет дерево. Потом она вылезла на крышу и увидела, как он вошел в подъезд соседнего дома, его фигура мелькала в освещенных лампами лестничных окнах все выше и выше. Потом, дойдя до самого верха, он скрылся, чтобы через минуту снова появиться в загоревшемся окне под самой крышей. «Так странно, - подумала Муза: дом, когда в окнах горит свет, совершенно прозрачный».
Воздух уже начинал темнеть вместе с небом, которое из белого превратилось в темно-серое. Фигура Плановского отчетливо виднелась в желтом прямоугольнике окна. Он беззвучно двигался по комнате, размахивая руками и время от времени наклоняясь. Несколько раз подпрыгнув, он повернулся лицом к окну, изогнулся всем телом, потом замер на месте, рисуя руками в воздухе какие-то фигуры и круги, поднял руку и помахал. Муза подвинулась назад, нащупала деревянную раму ведущего на чердак окна и все так же спиной назад втиснулась в его темный проем. Плановский замахал пуще прежнего, он подпрыгивал на месте и, казалось, кричал ей, чтобы она не уходила. Муза не сразу сообразила, что это он так танцует, под неслышную ей музыку.
Потом он безнадежно остановился, уронил руки, взялся за голову, запрокинул ее и начал кружиться по комнате, глядя в потолок. Так он докружился до окна, открыл форточку и долго смотрел на улицу, на крыши домов, туда, откуда минуту назад на него смотрела Муза.

Проснулся Плановский от звуков, залетавших в открытую форточку. « М-м-м», сказал он и остался лежать в постели. Музыка не смолкала. Он вспомнил, что это был тот самый свист, который издавала вчерашняя девочка на дереве. «Нет, в этом, конечно, что-то есть»,- сказал он сам себе, лениво вылез из-под одеяла, взял сигарету из пачки, валявшейся на полу у кровати, примостился у форточки и закурил.
Выглянув на улицу, он никого во дворе не увидел. Высунув голову подальше, он посмотрел на соседские окна. Те были наглухо закрыты.
«Слушайте, меня глючит, или она на самом деле играет?» сказал Плановский вслух, обращаясь к невидимым зрителям. Музыка замолкла. Плановский еще больше высунулся на улицу и сказал:
- Девочка, это ты?
Откуда-то послышалось хихиканье, кто-то смеялся над ним.
- Слушай, ты где?
Хихиканье продолжалось. Оно то переходило в откровенный смех, то пряталось за ладошкой, прикрывающей губы.
- Эй, ну слушай!
Тут Плановский увидел спускающуюся с крыши глиняную свистульку на ниточке. Свистулька подпрыгивала и дрыгалась довольно высоко, так что ему было не дотянуться. Несколько раз он попытался ее схватить, но свистулька насмешливо качалась вне досягаемости.
Тихонько Плановский слез с подоконника, схватил одежду и, натягивая ее на ходу, выскочил из квартиры. Он затопал по ступенькам на чердак. На чердачной двери висел огромный, пыльный амбарный замок, правда, не закрытый. Пол чердака был усыпан шуршащим керамзитом. Плановский вылез наружу и сразу же увидел девочку на самом краю крыши. Она держалась за шаткий бортик и смотрела вниз.
- Ага! Попалась!
Девочка обернулась и, глядя на Плановского, засмеялась таким тоном, что в нем сквозило «Попробуй, дотянись». Он неуверенно держался за стенку маленького домика, похожего на скворечник, ведущего на чердак. Между ними был серый, скользкий скат крыши. Девочка, не двигаясь, сидела на краю, наматывала нитку на глиняную свистульку.
- Ну ладно, слушай, иди сюда. Я тебя тогда не трону.
Она не отвечала, а только приветливо улыбалась.
- Иди, иди!
Они помолчали. Плановский сел на окно. Они молчали и молчали, пока он, наконец, не изрек.
- Иди. Я тебе тогда покажу, что у меня есть в кармане.
Она не двигалась, тогда Плановский запустил руку в карман и достал маленький серебристый диктофон.
- Видишь? Это диктофон.
- А что ты на него записываешь?
- Я собираю звуки.
- Зачем?
- Потом я положу их на музыку, обработаю и выпущу свой первый альбом. Это будет очень необычная музыка, девочка. Такой еще нигде не было. Вот, хочешь послушать?
Муза кивнула.
Он отмотал немножко назад и включил. Раздались голоса, поющие песню «… на подушках тех ведмедь зиму будет всю храпеть!» потом голос Плановского торжественно произнес: « Рад приветствовать вас на презентации дебютного альбома талантливого диджея Плановского! Альбом называется «Бешеные бабки!».. нет, это было… «Бабс бэнд!» … «Три Бэ»… ха-ха-ха… «Старушки подземелья»…»
- Ну, как тебе?
- Обработанная народная музыка? Мне очень нравится. Знаешь, есть такая группа «Иван Купала»...
- Уже есть? Да нет, слушай, я это вовсе не собирался делать… Видишь ли, я ищу гениальную идею. Это так, фигня, просто записал случайно.
Муза уже стояла рядом с Плановским. Она держала в руках свистульку и, улыбаясь, смотрела на него.
- Это все фигня, это все фигня… ага! Теперь она у меня!
На этих словах Плановский рванул из рук девочки свистульку, но не удержал, она упала на жестяную крышу, покатилась, подпрыгивая, вниз и упала.
Муза проследила глазами упавшую свистульку, провела пальцем по лбу, вниз по носу и по губам и задумчиво посмотрела на палец. Потом она посмотрела на Плановского и уже не спускала взгляда своих серых глаз с его лица. Плановский встал.
- Вот ведь черт, а. Как это она так случайно упала.
И не выдержав пристальный взгляд, он промямлил:
- Слушай, ты только не реви, я тебе новую куплю…
- Ничего. Со всеми бывает. Я не буду плакать. Я сама ее слепила, из глины. Сделаю новую.
- Сама слепила? Извини… Ты наверно расстроилась…
Он полез обратно на чердак, стараясь не встречаться с Музой взглядом.. Она сказала:
- Знаешь, я – Муза.
- Какая муза?
- Меня зовут Муза. Родители дали такое странное старое имя. Значит, ты собираешь звуки? Тогда у меня для тебя кое-что есть.
- Что?
- Приходи завтра сюда на крышу. Утром. В семь утра. Только не выходи на улицу, сразу же на чердак. Знаешь старушку из нашего двора?
- В нелепой зеленой косынке?
- Ага. Ты никогда не думал, что она каждый день носит в своей авоське? Я каждый день вижу, как она в одно и то же время что-то приносит домой. Она идет через весь двор с этой своей авоськой и кошки, встречающиеся ей на пути, со всех лап удирают в подвал. Я долго думала над этой загадкой. Почему они так ее боятся? И вот однажды узнала…
- Что узнала?
- Завтра приходи. Утром. Только не проспи!

Спускаясь с чердака, на лестнице Плановский столкнулся с коротко стриженой девицей в платье с неровным подолом и большой дыркой на спине. Девица поправила черные волосы за ухо, в котором вместо сережек висело три булавки и большой ярко-желтый шар. Она звонила в дверь его квартиры.
- Плановский, мудак, долго я должна ждать под дверью?
- Извини, извини, я же не знал, что ты придешь…
- Что ты там делал на чердаке? «Момент» нюхал?
- Да я так… э-э-э…
- Слушай, давай быстро, а, не тормози.
Они прошли в квартиру. Девица кинула на пол большую матерчатую сумку, бросающуюся в глаза своим внешним видом, прошла в комнату, настежь раскрыла окно, упала на кровать, крикнула:
- Врубай компьютер, мне инет нужен. Что у тебя такая тишина, как утром с похмелья? Я наш диск ставлю.
- Света, ты завтракать будешь? Я приготовлю…
- Какая я тебе Света? Сказала тебе, называй меня Даяна. Меня пол-Питера зовет Даяна. Плановский, ты работу нашел?
- Да нет…
- Ты чего, офигел? Я тебе сказала искать работу. Приедешь за мной сегодня в клуб. У нас опять концерт. Тебя не приглашаю, пластинки покрутит Гарик.
- Я приеду, Света.
- Дебил! Даяна!
- Извини…
Он снял с плиты кофе. Хотел налить его в кружку с отколотым краем, сохнувшую среди невзрачной серенькой посуды, но потом передумал. Достал из шкафа красивую, совсем новую кружку с обнимающимися медвежатами и налил кофе в нее. Света взяла из его рук кружку, плеснула кофе на кровать. Вскочила, грохнула кружку на стол:
- Слушай мне пора, надо еще к Максу заскочить. Я там кофе пролила.
Она схватила сумку, потом взяла ключи с тумбочки в прихожей:
- Ключи у тебя забираю. Чтобы не ждать под дверью!
- Бери, у меня запасные есть, - сказал Плановский в захлопнувшуюся дверь.

Утром Плановский проснулся рано, по будильнику в телефоне. На кровати рядом спала Даяна. Он посмотрел на часы и откинул одеяло.
Даяна схватила его за запястье и быстро спросила:
- Куда?
- Детка, у меня встреча…
Даяна отпустила его руку и перевернулась, снова уткнувшись в подушку. Плановский принялся тихо одеваться, оглядываясь на нее. Она сонно протянула:
- Плановский, воды принеси.
Он прошел на кухню, налил воды, принес стакан Даяне.
- У меня там лопатка болит. Сделай массаж, а?
Даяна повернулась к нему голой спиной и Плановский послушно опустился на кровать.
- Света, зайка… ой, Даяна, ты поспи еще…
- Сигарету мне прикури. Во рту как кошки насрали.
- Свет, мне уйти надо ненадолго…
- Да забей. Свари мне кофе.
Плановский опять послушно поплелся на кухню. Часы показывали 7.15
- Плааановский! Иди сюда!
- Ну что еще?
- Полежи со мной. Иди сюда, ну обними меня, Плановский, мне так не хватает любви! А ты, сука, совсем меня не любишь.
Он опустился на кровать уже в который раз, поцеловал Даяну в голое плечо и вдруг услышал тихий свист из окна.
- Черт, Даяна, милая, я ухожу.
Он встал и бегом, пока Даяна не позвала снова, выбежал из квартиры.

Муза была на крыше.
- Ты все-таки пришел… Это так хорошо! Мы, может быть, еще успеем. Пойдем по крышам. Ты не боишься? Я помогу тебе, если что.
Она двинулась по крыше, железные пластины слегка дрожали под ее ногами. Под ногами Плановского они загрохотали страшными голосами. Они перепрыгивали с пластины на пластину, перелезали с крыши на крышу пока, наконец, не дошли до укромного местечка, с которого был виден весь двор. Вскоре из подъезда вышла бабушка в полосатом пальто и зеленой косынке. Она действительно несла что-то в авоське. Увидев кошку, бабушка замахнулась авоськой, и кошка стремительно убежала…
- Видел? – спросила Муза.
- Как ракета, - ответил Плановский.
Бабушка остановилась посреди двора, достала из авоськи что-то белое.
- Идем вниз.
Они залезли на чердак, вылезли из него на лестницу и спустились вниз. Приоткрыв дверь, они увидели бабушку. Пустая авоська болталась у нее на согнутой руке.
- Смотри, у нее под ногами!
Под ногами у бабушки была шевелящаяся серая масса. Она изменяла свои очертания, копошилась, собиралась и снова распадалась по всему двору. Плановский понял, что это были голуби! Тучи, тучи голубей ползали по земле, били друг друга крыльями и нахально клевали рассыпанное по земле зерно. Все новые и новые голуби слетались с крыш во двор. Серое пятно росло на глазах. Бабушка высыпала последнее зерно и двинулась к подъезду. Голуби продолжали свое пиршество.
- А теперь самое интересное, - сказала Муза.
Она протянула Плановскому руку. И когда за старушкой закрылась дверь, ринулась бегом в стаю голубей! Стая, как испуганное стадо, пошатнулась, разметалась по двору и разом взлетела, оглушая хлопаньем крыльев. Плановский ошарашено поднял голову и увидел большой черный квадрат у себя над головой: все небо над двором было черным от взлетающих птиц. Потом они разбились, показались пятна белого неба, как дырки в решете. Эти дырки росли, становились все белее и больше, потом они заняли все небо. И только несколько жалких точек одиноко продолжали чернеть над домами.
Муза присела на детские качели. Она взялась рукой за холодный поручень и стала тихонько качаться, касаясь ногами земли. Поскрипывали качели, шуршали мелкие камушки под подошвами, в ушах еще не затихло хлопанье крыльев.
- Это были аплодисменты, а сейчас начнется представление, - сказала Муза: слушай.
- Что?
- Скрип качели.
Качели издавали длинный, протяжный грустный скрип. Муза раскачала их посильнее и спрыгнула на песок. Подойдя ко второй качели, она раскачала и ее, но скрип был уже другой, визгливый, короткий, он ритмично вписывался в предыдущий.
Плановский, потрясенный взлетевшими вверх голубями, внимательно слушал.
Муза подобрала с земли веточку и стала показывать ей, словно это была дирижерская палочка. Взмах! И до Плановского донесся мерный гул заведенной в углу двора машины. Взмах! Защебетали невидимые среди ветвей куста воробьи. Муза показала палочкой и из открытого окна, высоко наверху, донесся звук включенного радио.
Они молча слушали окружающие звуки. Те становились все отчетливее, появлялись новые, смешивались и звучали такой гармоничной музыкой, что казалось мир – это большой оркестр. Сначала ухо различало только тихо-унылый скрип качели и чириканье воробьев, потом возник далекий гул – шум машин и просыпающегося города, едва слышно хлопали двери в соседних дворах, стучали чьи-то каблуки.
В голове Плановского звуки строились, добавлялись недостающие, и появлялась протяжно-таинственная грустная мелодия. Она обволакивала все вокруг, и двор становился какой-то нереально красивый, как во сне. Он кружился вокруг, высоко наверху белым небом и стенами молчащих домов. Потом по лужам побежали тонкие круги, застучали хрустальными колокольчиками, зашуршали старыми газетными листьями.
Муза коснулась белыми пальцами щеки Плановского:
- Пойдем. Начался дождь.
Все так же, как будто во сне, они поднялись на чердак. Темные стены подъезда, перила, гулкие ступени, закрытые двери, молча взирающие на проходящих мимо, лабиринт внутри тонких стен, за каждой из которой пустые квадраты, а в них молчащие, ничего не слышащие люди. Звуки здесь приобрели мягкость и уют. По крыше барабанил дождь, им пропитался воздух. Плановский подобрал несколько шариков керамзита и уронил их один за другим на крышу. Те запрыгали вниз, дробно стуча, а потом сорвались и пропали.
- Мне кажется, я нашел, - сказал он Музе. Та кивнула: Я напишу музыку. Она будет называться: «Звуки Питерских дворов»

Они еще долго сидели на чердаке. Небо серело от набегающих туч, потом робко светлело и снова темнело, по кругу. Дождик то сильно бил, рассыпая капли, как зерно по асфальту, то едва слышно моросил, роняя почти невесомые, как перья, клочки водяной пыли. Они молчали. Не потому что было нечего сказать, а потому что не хотелось приносить словесную грязь в этот чистый, отмытый дождем и звуками мир. Плановский чувствовал покой. Он чувствовал наконец появившуюся цель, которая рисовала впереди радужные события.
Муза могла сидеть часами и смотреть на улицу сквозь чердачное окно. Это было ее любимым занятием и составляло большую часть ее жизни. У нее не было цели, у нее не было, как у Плановского, стремления куда-то вперед, не известно куда. Она жила просто так, потому что жилось и потому что каждый день приносил ей свои маленькие радости и цели.
Муза жила с родителями. Она сама была насквозь пропитана ностальгией и тайной, это были неотъемлемые части ее самой и, как ей казалось, она сама была частью крыш, частью пустых дворов и серого дождя, бьющего по ним. Она была созерцателем жизни и частью того, что так любят созерцать. Может быть поэтому, потому что она была живым олицетворением дворов, Плановский решил сфотографировать ее на обложку своего будущего альбома.
У нее был тонкий профиль, бледная кожа, серые волосы. У нее были темные глаза, но их темнота была почти бесцветной, серой, как мокрый от дождя асфальт. Иногда она поднимала руку и проводила пальцем по переносице, вниз по носу, к губам, по кромке губ. Потом Муза задумчиво смотрела на свой палец, как будто думала увидеть на нем след серой пыли, такой, которая скапливается на чердачных балках.
Когда они попрощались, всего лишь молча кивнув друг другу, Плановский спустился по лестнице вниз, до своей квартиры. Он остановился у двери и, приложив ухо к прохладной клеенке, долго слушал, не решаясь войти. Ему не хотелось встречаться ни с кем, особенно с Даяной. Но за дверью была тишина.
Этот день он молчал. Ему не хотелось ничего делать, ничего начинать. Да он и не знал с чего начать.
Моменты молчания в жизни так скоротечны и мимолетны. Мы не умеем долго слушать. Это слишком сложно, потому что требует полной пустоты в голове. Но вот появляется одна мысль, она отвлекает от тишины, она тянет за собой другую, а та в свою очередь третью, и эта вереница мыслей, как связанные цветные платочки, которые фокусник вытаскивает из своей шляпы, заполняет всю голову, свивается в ней мотками и спиралями и начинается привычный калейдоскоп.
Что делал Плановский на следующий день? Что делал он через день, через два и три? Он лежал на диване в своей комнате и думал о звуках, которые ему помогла услышать Муза. Он строил из них комбинации в голове, но часто отвлекался то на приготовление кофе, то на сосредоточенное разглядывание тапочка на полу, то на прочтение попавшейся под руку статьи в старом журнале, лежащем с незапамятных времен в туалете. Потом позвонил телефон.
- Плановский, куда пропал? Бесплатные проходки в клуб есть. Пойдем сегодня.
- Да, пойдем, - ответил Плановский чисто машинально.

Плановский налил водку из сомнительного вида бутылки в стакан и подвинул его, полоснув по деревянному столу, Петровичу, старому, неухоженному, небритому, с опухшими глазами.
- Да, колоритная квартирка. А что, холодильник-то работает?
- Ну, будем.
- Еще как будем!
Плановский поднял свой стакан и поставил его обратно.
- Холодильники почему-то особенно громко ночью работают. Такие выдают трели! А мне вот не повезло. У меня современный, беззвучный. Ну, что поделаешь… статус обязывает… А старые холодильники бывало как заревут! Неожиданно, бьет по нервам, особенно если в тишине.
Он налил еще водки в стакан и снова подвинул его.
- Значит в деревне ты вырос, Петрович. Знаем, знаем. А песню про ведмедя слышал? Мотивчик такой свеженький: « У ведмедя во избушке есть шелковые подушки, на подушках тех ведмедь…». Да ты пей, Петрович, пей, для тебя специально купил, пей, не стесняйся.
Плановский сделал драматическую паузу, потом залихватски махнул рукой и выкрикнул:
- Эх, Петрович, друг родной, по песням я соскучился! Спой что ли что-нибудь новенькое?
- Не. Не пою я.
- Петрович! Вот скромник! Спой, дружище!
- Да не пою я!
- Вот я тебе еще подолью. Хороша водочка-водица! Из отборного зерна! Да не ломайся ты, спой песню своей молодости… - Плановский обнял хмурого алкоголика Петровича, уткнулся головой ему в плечо и затянул слезливым голосом: «Ой, цветет калина». Петрович слушал-слушал, потом оттолкнул Плановского, поднялся и, опираясь на стол, пьяно рявкнул:
- Сказал же, не пою!
- Вот ведь черт, а! – вскочил Плановский: ну что ты за сволочь, Петрович! Это ж была гениальная идея!
- Это кого ты сволочью назвал? Меня сволочью?! – Петрович угрожающе двинулся на Плановского и тот пулей вылетел из квартиры.

Во дворе Плановский увидел Музу. Она стояла у водосточной трубы, прижавшись к ней ухом.
- Представляешь, - сказал Плановский шепотом, тоже прижимаясь ухом к трубе и прислушиваясь: есть же люди, у которых хватает наглости загубить, просто бросить в грязь и растоптать гениальную идею! Идея великолепна. Нет же, некоторые губят ее на корню, просто не желают приложить малейшее усилие к ее осуществлению! А чего там, в трубе?
- Там ветер и голуби воркуют.
- Голуби? – переспросил Плановский и еще тише продолжал: А идея просто гениальна! Как тебе название: «Песни гордого бомжа»? Звучит, правда? Общество будет шокировано!
- Ты разве уже закончил «Звуки питерских дворов?»
Плановский замолчал. Муза посмотрела ему в лицо. Потом он оторвался от трубы и сконфужено изрек:
- Я сделал обложку. Вот, смотри.
Из кармана он извлек довольно помятую бумажку, отпечатанную на принтере, черно-белый портрет Музы.
- А что же музыка? Ты уже начал?
- Слушай! Ну, я не могу так сразу! Надо же обдумать!
Муза все поняла, но ничего не сказала. Она заглянула глубоко в глаза Плановскому и предложила:
- Давай начнем вместе. Прямо сейчас.

Муза с Плановским пересекли двор, потом поднялись по лестнице, до квартиры, затем зашли к нему домой.

Даяна швырнула пустую пивную бутылку и та с грохотом разбилась о расписанную граффити стену. Потом она схватила еще целую бутылку Гарика и тоже запустила ей в стену, крикнула:
- И ты считаешь, это нормально?!
Диджей Гарик молча сидел на железных перилах, окружавших по периметру детскую площадку. Он равнодушно пожал плечами, провожая взглядом свое пиво. Потом он также молча встал, сплюнул на землю, коротко бросил:
- Теперь это твоя проблема. А я сматываю удочки. Да, Светуля, с тебя пиво.
Он повернулся к ней спиной и никуда не торопясь ушел.
Даяна осталась одна. От бессильной злобы она выдохнула:
- Вот мудак, а! – а потом тоже быстро побежала прочь.

Плановский включил компьютер. Муза скромно сидела рядом на стуле. Работа закипела. Что это было за удовольствие! Они наперебой вспоминали звуки, которыми переполнен двор, потом придумывали, как их изобразить и, затаив дыхание, записывали. На помощь пришел большой шкаф с полированной дверцей, который скрипел точь в точь как старые качели, газетные листья, шуршавшие как пожухлая листва, крупа, ударявшаяся о поверхность стола, словно стучащий по крыше дождь. Муза смеялась от радости и этот смех, особенно органично вписывающийся в звуки дворов, Плановский также записал.
Потом появилась простенькая мелодия.
- Слушай, - сказал Плановский: а ты правда думаешь, что это кому-нибудь понравится?
- А тебе самому нравится?
- Идея конечно гениальная…
- Знаешь, идея ничего не стоит. Стоит осуществленная идея. И тогда она становится дороже многих сокровищ мира. Даже если ни единый человек в мире не захочет это слушать, то я все равно буду включать эту музыку каждый день. Она очень близка мне. Ты ведь сделаешь ее для меня?
- Но ты же можешь слушать звуки питерских дворов, когда тебе захочется!
- Да, могу. А вдруг я когда-нибудь потеряю эту возможность?

Рассерженная Даяна вошла во двор. Она заметила на стене надпись «Плановский, я люблю тебя!!! Лена». Хмыкнув и скривившись, двинулась по направлению к парадной, достала из кармана ключи.

Плановский с Музой слушали то, что получилось. Муза смеялась. И смеялась она в мелодии, звучал ее смех, такой легкий и тихий.

Даяна вошла в подъезд и стала подниматься по лестнице. На одной из площадок она увидела сидящую на подоконнике кошку. Даяна опять скривила лицо и со всей дури саданула кошку сумкой. Та слетела с подоконника, стукая лапками, прогремела вниз, как детская пластмассовая машинка, но вдруг зашипела и с ужасом бросилась обратно. Даяна увидела вышедшую на лестницу, площадкой ниже, старушку в зеленой косынке.

- Тебе не кажется, что тут чего-то не хватает? – спросил Плановский.
- Я знаю чего, - сказала Муза: нам не хватает пения птиц. Помнишь глиняную свистульку? Я сделала новую. Сбегаю за ней, я быстро, по крыше!
И сказав это, не долго думая, Муза выскользнув на лестницу поднялась на чердак. В квартиру секундой позже вошла Даяна..
- Даяна! Слушай, детка, послушай, как тебе? Гениально, правда? Я назову пластинку «Звуки питерских дворов»! – Плановский включил записанную только что музыку.
Даяна мрачно стояла в дверях. Она угрюмо слушала, потом изрекла:
- Что это за дерьмо? Плановский, не майся дурью. Кому нужны твои питерские дворы? Ты что, серьезно думаешь, что сделал что-то гениальное? Надеюсь, ты шутишь. Лучше послушай, как меня кинул этот мудила Гарик.
Плановский несколько раз глупо моргнул.
- Тебе не понравилось?
- Да, это отстой, Плановский. Так вот, он отказался делать ремикс на нашу последнюю песню. Идиот!! Мы же договаривались! Он заявил, что наш альбом – это полный бесперспективняк, что мы не соберем и ползала народу! Разумеется, он там сидит трендит что-то, какие-то свои экспериментальные мелодии разрабатывает, но я тебя уверяю, он такими темпами будет до пенсии сидеть за компом и ни на миллиметр, ни на грамм не приблизится к известности. Козел! Мы делаем настоящую музыку. Мы выступаем на концертах и в клубах. Наша музыка нужна людям!
В дверь осторожно позвонили. Плановский узнал деликатную руку Музы. Он пошел к двери, вышел на площадку.
Муза, улыбаясь, протянула ему свистульку. Он посмотрел на нее долго, настолько долго и молча, что улыбка сошла с ее лица.
- Слушай, иди, - сказал он, наконец: это была правда глупая идея, на счет дворов. Как в детском саду. Пока.
И закрыл дверь.
- Я знаю. – сказала Даяна, когда он вернулся в комнату: ты будешь делать ремикс.

Муза сидела в своей комнате. Она откинула крышку фортепиано и грустно нажимала клавиши. Их звук, протяжный и тоскливый был для нее как озвученные слезы.
Один раз еще она попыталась связаться с Плановским. Она поднялась на крышу и тихонько засвистела в глиняную свистульку. Но Плановский не слышал: на голове у него были одеты огромные наушники. Плановский сосредоточено делал ремикс, который, разумеется, был куда важнее и полезнее, чем его личное творчество.

Презентация Даяниного альбома состоялась в большом конференц-зале, наскоро оборудованном студентами под дискотеку. Сдвинутые столы, огромный пустой зал, три человека на танцполе, старые стулья, как в каком-нибудь санатории на берегу Черного моря. Зрители вяло сидели за столиками, потягивая пиво. Плановский крутил пластинки и ему было противно и обидно. Даяна, полупьяная, что-то кричала в микрофон и упорно пыталась вытащить сопротивляющихся студентов на танцпол. Она тянула из чей-то кепки билетики и вручила двум счастливцам свою пластинку. Те промямлили «спасибо» без особого энтузиазма и опять плюхнулись за столы.
Утром, когда сворачивали аппаратуру, не осталось совсем никого.
Когда Даяна с Плановским молча возвращались домой, небо уже посветлело. Была весна, лужи кругом, черные деревья без листьев, едва голубое небо, раннее утро и совсем без машин. Во дворе Плановский увидел остатки желтого пшена на асфальте. Несколько толстых голубей вяло клевали его, перебирая красными лапками по земле и гоняя друг друга. При появлении Плановского они взлетели в воздух, он проводил их взглядом.
На дереве возле сарая болталась одна пустая кормушка из пакета из-под молока. Плановский остановился и посмотрел на нее. Потом он перевел взгляд на чердачное окно.
- Ну и что ты встал? – раздраженно бросила Даяна
- Слушай, Даяна, мне надоели твои постоянные наезды! Как и надоела твоя музыка, которую ты заставляешь меня делать, понятно? Если ты остаешься со мной, молчи и перестань меня упрекать!
Даяна смотрела на него большими глазами, Плановский сказал это отчетливо и громко, так, что она невольно замолчала.
- А теперь иди домой.

Плановский поднимался по лестнице, один. На встречу ему попался мальчик, вставляющий наушники в уши.
- Мальчик, - сказал Плановский: ты Моби знаешь?
- Знаю.
- А Курехина знаешь?
- Знаю.
- А Плановского знаешь?
Мальчик отрицательно мотнул головой.
- Скоро узнаешь, - сказал Плановский серьезно и почти что с остервенением.
Он подошел к квартире и позвонил в дверь. Долго не открывали, он позвонил еще раз. Наконец из-за двери спросили:
- Вам кого?
- А Муза дома?
- Здесь такая не живет.
После некоторого молчания голос добавил:
- Мы недавно в этой квартире. Бывшие хозяева уехали на Юг. Дочка у них какая-то не здоровая была. Питерский воздух влиял на нее плохо.

Придя домой, Плановский включил компьютер, нашел старый свой файл, маленький отрывочек музыки, который он записал как-то давно. Файл назывался «Звуки питерских дворов». Он включил его послушать.
За окном немного моросил дождь. Даяна сидела на подоконнике, дышала на стекло и выводила пальцем узоры. У нее были длинные волосы, а из ушей исчезли сережки.
Музыка играла протяжно, зазвучал смех девочки, разбивающий все на звенящие осколки, добрый и немножко грустный смех. Плановский вспомнил, как она проводила пальцем по лбу, переносице, а потом по губам и как она долго смотрела на кончик пальца.
- Хорошая музыка, - сказала Даяна: жалко, что не закончена. Ты когда-нибудь закончишь ее?
Плановский помолчал и ответил:
- Нет.