Черные буквы на белом фоне

«Щасливый»
История маленького бумажного кораблика

Дождь тонкими полупьяными струйками стекал вниз по стеклу. В этих полосочках отражались фонари, фары машин, огни вечернего города.
Татьяна курила, облокотившись о барную стойку и лениво перелистывая страницы дешевого детектива. Из колонок, висящих на двух противоположных стенах, доносились аккорды французского шансона.
Посетителей было мало. Двое мужчин среднего возраста, курившие недорогие сигары, дым которых густым облаком опутывал их головы и одинокая девушка за столиком у окна.
Девушка сидела уже давно. Ее темно-синий плащ лежал рядом на стуле. Она два раза заказывала крепкий черный кофе, пила его без сахара и смотрела в окно. Ее напряженная поза, руки, теребившие салфетку, нервное поглядыванье на циферблат часов, висящих на стене над дверью исключали возможность приятного одинокого меланхоличного вечера наедине с собой. «Молодого человека ждет»,- безразлично отметила про себя Татьяна и углубилась в детектив.
Мужчины ушли первыми. Они обменялись с Татьяной ничего не значащими шутками, расплатились, оставили десятку «на чай» и покинули кафе. К тому времени Татьяна уже закончила убирать посуду и выполнять обычные ежедневные дела, что должны были быть сделаны перед закрытием.
Девушка продолжала безнадежно сидеть за столиком. Подождав еще пару минут, Татьяна вышла из-за стойки и подойдя к окну сделала вид, что собирает пепельницы.
- Мы уже закрываемся.
- Уже?
Девушка рассеяно достала кошелек, деньги. Казалось, она вот-вот заплачет. «Ну, только не надо, милочка» устало подумала Татьяна. Та сдержалась. Встала, прошла через весь зал, вышла. На столике осталась стоять ее чашка и свернутый из салфетки бумажный кораблик. Машинально сунув его в карман передника, Татьяна пошла пересчитывать дневную выручку.

Дома, в прихожей, было темно. Только из полуоткрытой двери комнаты вырывалось немного обрывочного света телевизора. Сняв мокрую от дождя куртку, Татьяна зажгла свет. Лампочка мигнула несколько раз и загорелась голубоватым светом.
- Наташка уже спит? – спросила она, входя в комнату.
Отец не ответил. Он сидел боком к телевизору, уставившись куда-то в пустоту. Телевизор бросал на его небритое лицо бело-синие блики. В этом свете были отчетливо видны мешки под глазами и глубокие морщины. На столе перед ним стояла бутылка и два стакана.
- Папа, ты что, опять?
Он не ответил.
- Петрович был, да? Ах же скотина.
Она взяла сумку с продуктами, что только что купила в ближайшем магазине «24 часа» и пошла на кухню. В раковине стояла гора посуды. Татьяна на секунду присела на краешек стула, уткнулась лицом в ладони, но моментально поднялась и принялась убирать продукты в холодильник.
Когда она устало, почти машинально, как робот, домывала тарелки, в кухню вошел Коля с бутылкой в одной руке и со стаканом в другой. Она проследила краем глаза как он медленно сел на стул, такой жалкий, в вытянутых на коленках тренировочных штанах и грязной футболке. Налил себе пол-стакана, расплескав водку на стол. Татьяна вытерла глаза влажными руками, завернула кран.
- Сними футболку, я постираю.
Он, казалось, опять не услышал.
- Папа, да в самом деле! Сними...
Он начал ее снимать одной рукой, неуверенно, все так же уставившись куда-то в пространство. Она подошла к нему, помогла. Достала из пакета свой рабочий передник, выгребла все, что лежало в карманах – ручка, блокнот, смятые чеки, бумажный кораблик из салфетки.
- Я пошла спать.
Она вышла из кухни, он остался сгорбившись сидеть за столом. Потом медленно поднял стакан, выпил, поморщился. Несколько минут еще посидел в молчании, а потом сказал:
- Сука.
Где-то во дворе хлопнула деревянная дверь. Через несколько секунд раздались громкие звуки, кто-то бил металлом о метал, вероятно, выбрасывая мусор из ведра в бачки, что занимали добрую половину двора и являлись излюбленным убежищем голубей и кошек.
- Что шумишь, сука... – зло сказал Коля, - все сволочи. Повесить всех надо. Всю жизнь поломали, падлы.
Он уставился на стол, покрытой изрезаной клеенкой.
- А-а-а, пьяно протянул он, протягивая руку со вздувшимися венами и синей татуировкой к бумажному кораблику – и ты здесь. Парусник. Катер. Генерал Алексеев.
Он неровно расправил его и поставил перед собой на стол. Белая салфетка тут же впитала лужицу разлитой водки.
- Знаешь, как дело-то было? – он говорил с длинными паузами между словами, теряя нить, сбиваясь, засыпая на несколько мгновений, просыпаясь, опять замолкая. – В шесят седьмом, помню... приставили к медали.. и списали, суки, отправили на берег, как сухопутную крысу. А я же ходил... обивал пороги... к генералу... падла, сказали сердце слабое, посиди-ка братец на берегу. Поешь сушеную воблу. А я же, брат, во Владивостоке был. В Хабаровске. Ты был? Куда тебе, салаге... Сингапур. Гонконг. Бомбей. Калькутта. Кобе. Йокогама... Покупали жвачку, джинсы, аппаратуру... Загоняли в комке втридорога... Вот была жизнь. Жизнь! Клавка ждала, с Танькой. Она тогда только ходить училась, такая дурочка была, малявка. Да, дурой и осталась. И сейчас дура. Как бросил ее этот, как там... и я бы бросил. Еще Петровича ругает. А лучше бы политиков своих ругали... развалили страну, разворовали... Суки, всех повесить...
Потом Коля выключился где-то на середине фразы. Он захрапел, уронив голову на стол, опрокинув стакан с остатками водки, который с громким стуком упал на пол и закатился куда-то к холодильнику. Он тихонько дрожал, когда холодильник включался, тракторным шумом оглашая тихую кухню.

Она проснулась рано, от серого утреннего света, проникающего в комнату через тонкие занавески. В доме было тихо. Тикал электронный пластмассовый дешевый будильник. Сначала она полежала немного в постели, потом свесила ногу и вылезла из-под одеяла. Прямо так, босиком и в фланелевой пижаме с разноцветными кружочками прошлепала на кухню. Там горел свет, и неприятно пахло. Задумчиво она подошла к Коле и погладила его по голове, поцеловала в седую голову. На столе перед ним кособоко стоял бумажный кораблик.
Девочка взяла его в ладошку. Он был маленький и мягкий, свернутый из белой салфетки. Аккуратно поправив его, чтобы он не развалился, она придумала разрисовать его. Принесла из комнаты набор китайских разноцветных фломастеров и тихонько села на стул, напротив спящего деда.
Кораблик получился веселый, с широкой улыбкой-полоской и озорными глазками-цветочками. Она нарисовала ему красную шапочку и написала на борту кривыми печатными буквами «Щасливый»
Было воскресенье. Она знала это, потому что сегодня не надо было идти в детский садик. А значит не надо было ссорится с Мариной из-за того, кто займет верхнюю полку в их совместном шкафчике. И не надо было есть невкусню манную кашу и пить молоко с пенкой. А значит, она будет весь день с мамой, которую она так видит очень редко. Они будут читать сказки, вечером, когда все будет убрано, белье постирано и развешено на веревки в коридоре. И она будет помогать ей, встряхивать платки и держать внизу стул.
Она тогда расскажет, что Маринке купили щенка. И она приносила фотографии, такого смешного малюсенького комочка с обвислыми ушами. И, может быть, мама пообещает ей купить хотя бы морскую свинку.
Она любила воскресенья больше всего. Деда никогда не обращал на нее внимания. Она его немножко боялась и даже говорила ему Вы. Поэтому когда мама уходила на работу, она тихонько сидела в своей комнате и играла с куклой с жесткими розовыми волосами.
Может быть, они пойдут гулять в парк? Кормить уток в речке и голубей на песчаных дорожках. Может быть, мама купит ей сахарную вату? Или мороженое...
Главное – чтобы мама была рядом. Так им всегда хорошо вместе.
Зазвонил телефон. Девочка замерла на стуле. Она слушала электронные трели и ждала. В дверном проеме появилась Татьяна в халате. Она схватила трубку, в долю секунды оглядев кухню с храпящим на столе пьяным Колей и притихшей дочкой.
- Да? Привет... Дома.. Конечно... Оля, Оля, во сколько? Да. Хорошо. Жду.
Она повесила трубку и повернулась к девочке.
- Наташа, ты зачем здесь?
- Мама, я...
- Иди, милая, в комнату. И одень тапки. Собирай фломастеры и иди. Нет. Просто иди, я их сама соберу и принесу тебе. Иди.
- Мамочка... – она слезла со стула и обняла ее, уткнувшись носом в живот. Татьяна поцеловала ее в макушку и поддтолкнула к двери. – Мамочка, а мы пойдем сегодня гулять?
- Не знаю, Наташенька, сейчас придет тетя Оля.
- А ... а как же я?
- Она принесет что-то вкусное к чаю. Да иди же ты наконец!
Наташа вышла, опустив голову, сжимая три фломастера в руке. Татьяна собрала оставшиеся, положила их на холодильник и принялась тормошить Колю. Он промычал что-то невнятное. Ей удалось поднять его и, практически взвалив на себя, дотащить до комнаты и уложить на диван. Она накрыла его клетчатым тонким одеялом, сняла тапки и носки, постояла, смотря на его полуоткрытый рот и родное, словно пластиково-серое лицо.
- Папа... – прошептала она.

Оля долго жала кнопку звонка, пока Татьяна не открыла дверь. Потом она прошагала через коридор на кухню, прямо как была в мокрых сапогах и пальто, сняла его, кинув на подоконник, достала сигареты, прикурила от горящей конфорки и, усевшись на стул, бесцеремонно потребовала кофе.
- Коньяка у тебя не будет случайно?
- Нет...
- Да не поверю. А водка?
Татьяна немножко покраснела и сказала, что тоже нет. Ольга не поверила. Она сделала несколько глотков, оставив на краю чашки след ярко-красной помады.
- Погода, мать ее... В общем, Таня... У тебя как дела-то? Хорошо? Ага.
- А у тебя?
Ольга горько, немного театрально усмехнулась, затянулась сигаретой, наигранно нервно выдула дым и трагично прошептала:
- Ой, Танька, не спрашивай. Пиздец. Полный.
- С Григорием рассталась?
- Да какой на х... Григорий! Эта сволочь ушла, не вернув мне деньги, что я ему давала в долг на пиво.
- Работу-то не нашла?
- Слушай, Таня. Ты знаешь, мне больше не к кому пойти кроме тебя. В общем, займи мне сотню баксов.
Татьяна молчала.
- Оль, у меня нет не то что сотни. Нам на еду едва хватает.
Ольга дико посмотрела на нее и кажется не поверила.
- Это серьезное дело, Таня, - она уткнулась лицом в ладони и громким шепотом произнесла – я беременна.
Татьяна села на стул. Они молчали минуту.
- От кого? – наконец спросила Татьяна.
- А, хрен его знает...
- И что теперь?
- Как что. Аборт. Не первый раз уж поди. Только, Таня, понимаешь, у меня сейчас, именно сейчас нет ни копейки. Когда будет – хз.
Они еще молчали, Татьяна думала. Ей показалось, что за всей этой наигранностью, в душе, Ольга очень страдает. В конце концов, она знала ее еще с первого класса. Она вспомнила одну свою знакомую, что работала акушеркой. С ней она познакомилась, когда ходила беременная Наткой и как-то завязалась дружба.
- Оля, я позвоню одной своей знакомой. Может быть, она знает, как это сделать в долг.
- Я отдам, пиздец, я отдам!
Она набрала номер, послушала длинные гудки и буквально за секунду до того, как она, уже отчаявшись, хотела положить трубку, на том конце ответили.
- Привет, это я, Таня!
- Да, привет Танюша. Слушай, золото, я сейчас уже убегаю, ты меня буквально из дверей вытащила.
- У тебя не будет минутки?
- Ну, разве что одной маленькой минутки. Сейчас приедет такси. Я стою с чемоданами.
- Куда же ты?
- К маме на Кавказ еду. Она болеет...
- Знаешь, Катя, мне для одной знакомой надо... может странный вопрос.. в общем, она беременна и хотела бы сделать аборт.
- И?
- У нее нет сейчас денег. Может быть, ты знаешь кого-то, а? Чтобы в долг? Она отдаст, я ручаюсь.
- Ох, Танюша, золото... Ну подожди, я посмотрю в книжке записной. – в трубке раздалось шуршание, словно кто-то в торопях перелистывал страницы – вот! Нашла. Один мой хороший знакомый, Сергей Петрович зовут. Позвони ему и скажи что от меня. Передать привет не забудь. Записывай номер...
Она продиктовала семизначный номер, Татьяна быстро записала его на подвернувшемся под руку разрисованым дочкой кораблике из салфетки.
- Сергей Петрович! Записала?
- Да. Катя, спасибо, ты просто выручила человека. Приятной поездки... Маме привет! Пусть выздоравливает...
- Надеюсь... – сдавленным голосом ответила Катя. И вслед за этим – пи-пи-пи...
Она протянула телефон на салфетке Ольге. Они налили еще кофе. На кухню тихонько вошла Наташа. Она прижимала к себе пластмасовую куклу с розовыми волосами, спутавшимися и больше напоминавшими паклю.
- Привет, Наташка. – сказала Ольга.
- Здрасте... тетя Оля...
- Наташенька, иди. Мы должны поговорить с тетей Олей.
Наташа смотрела в пол. « А как же парк...» тихонько прошептала она, потом медленно развернулась и также медленно ушла обратно в комнату.

Ольга ушла только поздно вечером. Она распрощалась с Татьяной на лестничной площадке и, быстро спустившись по лестнице, вылетела на улицу. Она зашла в первое встречное кафе, чтобы позвонить, но потом передумала, решив, что уже слишком поздно. Быстро забежав в туалет, чтобы покрасить губы помадой, даже не спрашивая себя, будет ли ее кто-то видеть в темноте, она заспешила домой, раскрыв взятый у Татьяны в долг зонтик.
Этот несчастный ребенок. Этот маленький комочек кислоты, разъедающий ее изнутри! Как же она ненавидела его! Вырвать, раздробить на мелкие кусочки, выкинуть в помойное ведро! Прочь, прочь из ее тела! Гнустный комок крови, наполовину состоящий из грязи и нечистот!
Ольга сморщилась, вспоминая глаза его отца. Сумасшедшие и жестокие, безумные, как у зверя. Еще она помнила его руки, сжимающие ее тело, как клешни краба и пощечины. Все она помнила.
Это произошло чуть больше месяца назад. Она познакомилась с ним у кого-то в гостях. Он показался ей приятным человеком, немного странным и молчаливым. Их посадили вместе за столом, и они говорили о каких-то пустяках. Ольге показалось, что он был старше ее лет на семь-десять, но точный возраст она не спросила. Они засиделись допоздна, а потом он предложил подвести ее.
В машине она смеялась, немного пьяно, запрокидывая голову, и время от времени ловила его глаза в зеркале.
Она заметила, что проехала свою улицу уже очень поздно. За окнами мелькали какие-то многоэтажки, незнакомый район. Сначала это показалось шуткой, Ольга подумала, что они просто поехали другой дорогой.
- Куда это мы едем? – спросила она, но мужчина не ответил. Ей показалось странным, и еще те глаза в зеркале, которые стали немного другими.
Она забеспокоилась, когда они выехали за город. Опьянение сняло как рукой. Ольга пробовала заставить его остановиться, но он не отвечал, а потом вдруг повернулся к ней и со всей силы заехал по лицу. Ее голова дернулась и со стуком ударилась о боковое стекло машины.
- Молчи – бросил он.
Потом был ад. Он остановил машину где-то посреди безлюдной местности. У него были сильные руки, и Ольге ничего не оставалось, как повиноваться и сдавленно рыдать. Он порвал ей одежду, заехал несколько раз в живот и грудь, изнасиловал и бросил одну, под дождем.
Его машина мигнула фарами и скрылась где-то в темноте. Ольга лежала под дождем, практически потеряв сознание. Потом с трудом поднялась и сгорбившись вышла на дорогу. Сумочки с деньгами у нее больше не было, она осталась в машине.
Ее пожалел какой-то старичок на «Жигулях», когда начало уже светать. Он довез ее до города и дал десять рублей на метро. Ольге повезло, что ключи от квартиры она всегда носила в кармане пальто.
Сейчас она шла домой, в том же пальто и под таким же дождем. Она не помнила, как закрыла зонтик и побежала, стуча каблуками по асфальту, вся промокшая, в слезах и растекшейся туши. Она ненавидела этого ребенка. Но через несколько дней его не будет! Не будет! НЕ БУДЕТ!!!

Марья Петровна убрала под косынку тонкие прядки седых, практически белых волос, посмотревшись в зеркало в женском туалете. Она открыла воду, намочила серую тряпку и начала протирать кран, забрызганые кафельные плитки, раковину. Потом она вымыла туалеты, обтерла стульчаки.
На полу, возле раковины валялась какая-то цветная бумажка. Она подняла ее и увидела, что это был бумажный кораблик из салфетки, разрисованый каким-то ребенком. Сощурив глаза, она еще смогла прочитать надпись «Щасливый» на одной стороне и чей-то телефон на другой. Она подержала его немножко на ладони, а потом аккуратно убрала в карман синего передника. Он ей напомнил внучика Олежку. Минутку постояв, она окинула убраный туалет взглядом и вышла в главный зал кафе.
Посетителей конечно еще не было. Молодой бармен что-то сосредоточенно делал за стойкой, то и дело зевая.
- Вот я и готова, тихонько сказала она.
- Что вы говорите?
- Домой пойду, сынок. Убралась я уже.
Она вышла на улицу и медленно, с трудом переставляя ноги, направилась домой. На углу она зашла в булочную и купила батон и немножко колбасы. Большего ей не позволяла пенсия и зарплата, вместе взятые.
Марья Петровна жила одна, в однокомнатной квартире со старыми черно-белыми фотографиями на стенах. Она все хотела убрать их куда-нибудь на шкаф, чтобы не плакать так много, смотря на все эти лица, но дочка уже давно не приходила, а самой ей было не подняться так высоко.
Она присела на краешек стула около покрытого старой кружевной скатеркой стола, достала из кармана кораблик. Салфетка, из которой он был сделан, была уже изрядно потерта, словно его долгое время носили в кармане. Баба Маша смотрела и гадала, что пережил кораблик. Такой маленький, такой веселый, веселый. Какой счастливый ребенок нарисовал эту смешную рожицу, чья рука записала неровно этот номер телефона? Она почувствовала, что даже эти невинные мысли вызывают у нее слезы, нагоняя воспоминания о прошлом. Как-то там поживает Олежек. Почему они никогда не придут навестить ее, только звонят иногда по праздникам... Она молча посидела за столом, потом, охнув, поднялась, подошла к книжной полке, положила кораблик между страниц одной из книг. Наверно у нее снова поднялось давление, она тихонько опустилась на кровать и с трудом легла.
Она пролежала без движения, пока не стемнело за окном. Потом, в сумерках, она подняла голову от подушки, посмотрела на почти что невидимые портреты на стене и тихо заплакала.

Оксана тихонько складывала книги в коробку. Она была одна в комнате. Не хотелось шуметь, чтобы не тревожить память. Со стен на нее смотрели черно-белые портреты. Один из них, ее мамы, такой молодой и такой красивой, она сняла и присев на кровать долго рассматривала, думая о том, что только сейчас, когда уже было поздно, поняла, как любила ее. Она поднялась, положила портрет в коробку, взяла очередную книжку. Подошла с ней к окну. Это были «Отверженные» Виктора Гюго. Название чем-то взяло ее за душу, и она убрала книжку в свою сумку, решив перечитать на досуге.
Когда она уже упаковывала чашки и старого сервиза, пришел ее муж, Александр. Он молча помог собрать ей последние вещи.
- Что ты будешь делать со всем этим...?
- Хламом?
- Я этого не говорил...
- Мебель никому не нужна. Сохраню книги и сервиз. Пусть будет память. И фотографии, пусть будут.
Они еще помолчали, наступали сумерки, и комната выглядела мрачно и беспредельно тоскливо.
- Пошли поскорее, сказал Александр.
- Да, кивнула Оксана.
Они вышли, закрыли за собой дверь, спустились вниз по лестнице. Александр, несший большую коробку с немногочисленными книгами и сервизом и Оксана со стопкой фотографий в деревянных рамках в руках и с сумкой на плече. Они погрузили все в машину, на заднее сиденье, и все также молча уехали.

Среди страниц книги Оксана нашла разрисованый фломастерами кораблик из бумажной салфетки. Она гадала, откуда он, но быстро забыла и оставила его как закладку. Мало ли что лежит в этих старых книгах с пожелтевшими страницами!
По дороге домой она полистала ее немного, прочитала треть первой страницы. В машине было тихо. Саша молчал, она молчала. Не потому что они оба молча грустили, а потому что было просто нечего сказать.
Дома они поставили коробки в прихожей, надеясь разобрать их при первой возможности. Оксана отправилась в ванну, сверкавшую со вкусом подобранным кафелем и белезной полотенец. Она устало сняла макияж, задумчиво умыла лицо, нанесла крем от Хелены Рубинштейн, слегка похлопывая себя кончиками пальцев по коже. Потом пошла на кухню, налила себе в бокал Remi Martin, медленно выпила его, выкурила сигарету, посидела в тишине. Александр уже наверно лег спать.
По пути в спальню, она заглянула в комнату сына. Олег сидел за компьютером.
- Музыку сделай потише, мы спать пошли.
- Угу.
В спальне свет уже не горел. Александр лежал к ней спиной, лицом к окну.
- Ты спишь, Саша?, - спросила она.
- Почти.
Она осторожно легла в постель. Он не двигался. Они лежали в темноте, и казалось, что между ними не просто какие-то несколько сантиметров и тонкое одеяло, а узкая черная брешь.
В комнате было душно. В стекло барабанил дождь. Оксана смотрела в темный потолок, и казалось, что она сама вот-вот растворится в этой темноте. Она еще ничего не знала.

Утром Александр тихо прошел на кухню, чтобы не разбудить жену. Выпил черный кофе, одел пиджак, взял ключи от машины, мобильник, бумаги и вышел во двор. Он досадливо поморщился, увидев, что монотонный дождь все не останавливается, а все так же водяной пылью висит в воздухе. Он сел в машину, включил зажигание. Через десять минут мобильник запищал, получив сообщение.
Александр вздохнул, открыл письмо, на секунду улыбнулся, потом снова помрачнел и удалил пришедшее без подписи «Я тебя люблю».
На работе было заседание, потом он встречался с представителями конкурирующей фирмы, ланч прошел в делах. Он любил дела, потому что они отвлекали мысли.
Вечером, выйдя из выского здания фирмы, он снова сел в машину и поехал на другой конец города. Там его ждала Маргарита.
Это была худенькая задумчивая девушка, лет восемнадцати. Однажды, он возвращался поздно ночью домой, а она переходила дорогу. Фары высветили ее фигурку и на мгновение повернувшиеся в сторону машины большие глаза. Он остановился. Она тоже остановилась. Так они стояли, смотря друг на друга, одни на пустой улице.
Александр пригласил ее выпить чашечку кофе. Она согласилась, наивно улыбнувшись и спросив: «А можно вам доверять?» Он конечно ответил «Да», что было полной правдой.
Жене Саша никогда не изменял. Ему было одиноко и пусто с ней, но он не изменял. В этой девушке ему показалось немного грусти и тепла, и он пошел к ней, как к другу.
Маргарита запрыгнула к нему в машину где-то посредине шумного проспекта, он первым увидел ее среди прохожих, за несколько сотен метров от назначеного места встречи. На ней была юбка, открывавшая коленки, короткий плащ и кепка. Через плечо она носила большую сумку с рисунками. Маргарита училась в художественной академии.
Она протянула к нему руки, обняла и поцеловала в щеку. Большего позволить она себе не могла. И он ей тоже не мог.
Она начала рассказывать свои новости, он улыбался, слушая ее, улыбался только снаружи.
Открыв бардачок, девушка нашла книгу, забытую в машине Оксаной. Она, все еще продолжая рассказывать, открыла ее, посреди страниц лежал кораблик из салфетки.
Она замолчала, разглядывая его. Александр закрыл ненадолго глаза, а потом сказал:
- Маргарита, я думаю, нам больше не надо встречаться.
Она продолжала молчать, словно не поняла. Потом медленно убрала книгу, все еще продолжая сжимать кораблик в руке, подняла голову и посмотрела ему в глаза.
- Саша?
- Я так решил.
Они молчали. Он не смог смотреть ей в глаза, отвел взгляд, уставившись на светофор, у которого остановилась машина. Она тоже отвернулась. Молча они доехали до ее дома. Она долга не выходила, разглядывая свои коленки, а потом вдруг резко вскрикнула:
- Но почему?!
Он не повернулся к ней, так же продолжал смотреть на дорогу перед собой. А потом медленно ответил:
- Я больше не могу.
Она резко открыла дверь, вышла, захлопнула ее. Она не была зла, скорее боялась показать ему свои слезы. Бегом забежала в подворотню и там, когда он уже не мог ее видеть, прижалась к стене и заплакала. Ее слезы мешались с дождем. Он все тек и тек, по подбородку, за шиворот, ниже по шее. Она медленно развернула салфетку, что сжимала в руках, вытерла лицо, высморкалась, скомкала ее и, швырнув в сторону, пошла к своей парадной.