Черные буквы на белом фоне

- Ты так, да? Вот я тебе сейчас ОТОМЩУ! – подумала я и вытерла выступившие слезы шерстяной варежкой на резинке.
Молча и зло я смотрела, как какому-то маленькому, похожему на куклу, мальчишке, стоявшему с полуоткрытым ртом и глотавшему сопли, покупают розовую сахарную вату. Он сжимает деревянную палочку в кулачке и, пачкая пальцы, отрывает длинные, приторные, немного колючие клочки. У него вот хорошая мама! Покупает ему вату, и на колесе обозрения они катаются. А у меня плохая! Жадина-говядина, пустая шоколадина!
- Мама! Почему ты мне никогда не покупаешь ничего!
- Ты уже съела сегодня мороженое и поп корн, я сказала, тебе хватит. Будешь у меня ныть, сейчас домой отведу, а мы с дядей Витей вернемся сюда без тебя.
Гадкая мамка и дядька Витя этот ее гадкий. Ну почему всем можно, а мне никогда нельзя! Идут себе, обнимаются, как два дурака!
Выставив челюсть вперед, я огляделась по сторонам и хладнокровно принялась мстить. Пока они не смотрели, пролезла через ограждения, возле будки, где сидит тетенька-контролер, и как только колесо обозрения остановилось, прошмыгнула в свободную кабинку, присела на пол, возле лавки, закрыв за собой дверцу, и втянула голову в плечи. Только бы не увидели!
Кабинка немножко раскачивалась из стороны в сторону и вдруг плавно поехала наверх. «Ха-ха»,- ликовала я, довольная, прячась за железными стенками, и пыталась разглядеть маму с дядей Витей. Я узнала ее по белому пуховику. Она уже вертела головой, искала меня в толпе.
Следующие десять минут я наблюдала, как мама бегала большим белым пятном, расталкивала людей, с кем-то говорила, широко раскрывая рот в истерике, подносила руки к лицу и стояла замерев. Мне было ее не жалко. В конце концов, не мне же одной постоянно плакать! Потом она подбежала к будке милиционера, и они стали бегать по парку вместе. Даже по громкоговорителю объявили, что потерялась девочка и ее надо отвести к милицейской будке, там ее ждет мама. Я хладнокровно продолжала кататься.
Когда мне надоело смотреть вниз, я легла на скамейку. Покачиваясь плавно в кабинке, как в люльке, я закрыла глаза и быстро уснула.
А когда проснулась, небо было уже черным. На лицо мне падали холодные снежинки. А кабинка, в которой я лежала, неподвижно стояла на самом верху колеса обозрения.
У меня резко сдавило горло и в груди что-то подпрыгнуло, забилось у самой шеи. Вокруг был темный холодный воздух, я висела где-то высоко над парком и внизу даже уже не горели огни аттракционов. Только город вдалеке светился желтым и красным, ездили машины.
Я сразу же почувствовала вдруг, как холодно. По ногам под шерстяными колготками забегали мурашки. Лоб болел, потому что на нем застыли тут же появившиеся морщины. Я сжимала лицо, лоб, щеки, губы и выдыхала воздух, но не могла ни плакать, ни говорить, только свистеть горлом: «И-и-и, мама, и-и-и».
Попа примерзла к скамейке. Я встала, и кабинка угрожающе качнулась, из-за чего я сжала до боли ледяной, промерзший и покрытый колючим снегом борт. А когда посмотрела снова вниз, вдруг осознала, как далеко земля. У меня закружилась голова, и я подумала, что сейчас упаду, выпаду и, ударяясь о железные балки, буду падать вниз, долго, долго, пока не шмякнусь об обледенелую землю.
А вокруг – ни души! Я выше самых высоких деревьев, вон они, подо мной. Никого нет! Никто не снимет меня отсюда! Мама ушла! Мамы тоже больше нет! Я совсем одна! Я замерзну здесь до утра, пока придут и запустят это колесо! Что мне делать? Кричать? Плакать? Что же мне делаа-а-ать??
Тут я вспомнила про маму. Как мне стало стыдно! Она наверно думает, что я умерла! Ведь она искала меня весь день и не нашла. Она наверно сидит дома и плачет. Мне так было стыдно и страшно, что я опустилась на колени и уткнулась лицом, больно ударившись носом, в железное дно.
- Мамочка, прости меня! Мамуся! Я больше не буду! Пожалуйста, приди и сними меня отсюда – тоненько пищала я, прикладывая лоб к холодному металлу.
Я знала, что мама не придет. Но я снова и снова просила прощения и думала, что не может же быть так, что я тут останусь на всю ночь и замерзну и умру. Навсегда!
Но вокруг тихонько свистел ветер, высоко-высоко над землей, куда не долетает даже свет фонарей, где темно и страшно и падает снег, где меня окружал только ледяной металл, призрачно поскрипывающий и шатающийся при каждом движении. Этот огромный злой железный жук, с цепкими лапками и большими сетчатыми глазами. Я рыдала и рыдала, пока не стала задыхаться, пока не заболело горло, и пока пальцы не онемели до того, что уже не чувствовали шерсть рукавичек.
И тут колесо дрогнуло. Кабинка еще несколько раз шатнулась и вдруг пошла вниз! Она двигалась рывками, то останавливаясь, то снова отправляясь Я замерла и сдавила в груди дыхание: мама!
Сразу же потеплели руки, и сердце запрыгало. Я стала улыбаться и, вскочив на ноги, уже не боялась раскачивать кабинку. В нескольких метрах от земли она остановилась. Я увидела тетку в оранжевой телогрейке и какого-то дяденьку.
- Буду я из-за каждого раззявы колесо запускать!
- Да я заплачу, мать! Говорят же тебе, потерял телефон в одной из этих кабинок, больше негде. Вот он, вижу!
Дядька забрался в кабинку и показывал телефон.
- Ну, вылезай.
Они уже начали отходить от колеса, когда я пришла в себя и закричала, пронзительно и громко:
- Тетенька! Снимите меня отсюда! Я умира-а-аю!